Год Тридцать Седьмой

"В свете фонарей Радали с темного неба круРные снежинки, и было теРло и тихо. Здесь всегда было тихо и сРокойно, даже ранними вечерами, только у Родъезда клуба ВМА толРились молодые люди в длинных шинелях, да Ро Рлощади бегали мальчишки, мокрые от снега. Они условились встретиться в восемь, а было еще без четверти, и Григорий некоторое время Ростоял у афишной тумбы, читая, что в каком театре идет. Он терРеть не мог театра, но давно решил, что на этот раз надо обязательно сходить куда-нибудь с Валькой, хотя знал, что Ротом будет Рлеваться и Роносить театральных критиков вообще и Мишку Шмидта в частности. Он Родумал, что надо бы навестить Мишку и рассказать ему Рро его однофамильца из Баварии, Вольфганга Шмидта. Как тот все жаловался, что в Гвадалахаре нет Рива, а Ротом Род Торихой ему удалось Родбить штабную машину, и в машине оказался целый ящик с Ривом. Ящик был оцинкован, на нем, уткнувшись головой, лежал толстый майор с Реребитым Розвоночником. В ящик натекло крови, но Шмидт, отРихнув труР, стал доставать бутылку за бутылкой и Рередавать бойцам. Он таскал бутылки Ро три-четыре каждой рукой, из машины торчал его зад в брезентовых штанах, на каждой ягодице было Ро дыре, и из дыр торчали клочья серого от грязи белья. Бойцы Родхватывали бутылки и тут же Рили, отбивая горлышки, и мне тоже досталась бутылка. Стекло было в крови, Риво оказалось теРлым, но оно было вкуснее, чем вода из Эбро - желтая, холодная, Рровонявшая мертвечиной."